Неточные совпадения
Клим сел против него
на широкие нары, грубо сбитые из четырех
досок; в углу нар лежала груда рухляди, чья-то постель. Большой стол пред нарами испускал одуряющий запах протухшего жира. За деревянной переборкой, некрашеной и щелявой, светился огонь, там кто-то покашливал, шуршал бумагой. Усатая женщина зажгла жестяную лампу, поставила ее
на стол и,
посмотрев на Клима, сказала дьякону...
У ворот своего дома стоял бывший чиновник казенной палаты Ивков, тайный ростовщик и сутяга, — стоял и
смотрел в небо, как бы нюхая воздух. Ворон и галок в небе сегодня значительно больше. Ивков, указывая пальцем
на баррикаду, кричит что-то и смеется, — кричит он штабс-капитану Затесову, который наблюдает, как дворник его, сутулый старичок, прилаживает к забору оторванную
доску.
Он был как будто один в целом мире; он
на цыпочках убегал от няни, осматривал всех, кто где спит; остановится и осмотрит пристально, как кто очнется, плюнет и промычит что-то во сне; потом с замирающим сердцем взбегал
на галерею, обегал по скрипучим
доскам кругом, лазил
на голубятню, забирался в глушь сада, слушал, как жужжит жук, и далеко следил глазами его полет в воздухе; прислушивался, как кто-то все стрекочет в траве, искал и ловил нарушителей этой тишины; поймает стрекозу, оторвет ей крылья и
смотрит, что из нее будет, или проткнет сквозь нее соломинку и следит, как она летает с этим прибавлением; с наслаждением, боясь дохнуть, наблюдает за пауком, как он сосет кровь пойманной мухи, как бедная жертва бьется и жужжит у него в лапах.
Матвей Васильич подвел меня к первому столу, велел ученикам потесниться и посадил с края, а сам сел
на стул перед небольшим столиком, недалеко от черной
доски; все это было для меня совершенно новым зрелищем,
на которое я
смотрел с жадным любопытством.
— Да, Николенька, — продолжал он, заметив выражение непритворного участия, с которым я
смотрел на него, — моя судьба быть несчастливым с самого моего детства и по гробовую
доску.
Комната имела такой вид, точно кто-то сильный, в глупом припадке озорства, толкал с улицы в стены дома, пока не растряс все внутри его. Портреты валялись
на полу, обои были отодраны и торчали клочьями, в одном месте приподнята
доска пола, выворочен подоконник,
на полу у печи рассыпана зола. Мать покачала головой при виде знакомой картины и пристально
посмотрела на Николая, чувствуя в нем что-то новое.
Нужное слово не находилось, это было неприятно ей, и снова она не могла сдержать тихого рыдания. Угрюмая, ожидающая тишина наполнила избу. Петр, наклонив голову
на плечо, стоял, точно прислушиваясь к чему-то. Степан, облокотясь
на стол, все время задумчиво постукивал пальцем по
доске. Жена его прислонилась у печи в сумраке, мать чувствовала ее неотрывный взгляд и порою сама
смотрела в лицо ей — овальное, смуглое, с прямым носом и круто обрезанным подбородком. Внимательно и зорко светились зеленоватые глаза.
Его трудно понять; вообще — невеселый человек, он иногда целую неделю работает молча, точно немой:
смотрит на всех удивленно и чуждо, будто впервые видя знакомых ему людей. И хотя очень любит пение, но в эти дни не поет и даже словно не слышит песен. Все следят за ним, подмигивая
на него друг другу. Он согнулся над косо поставленной иконой,
доска ее стоит
на коленях у него, середина упирается
на край стола, его тонкая кисть тщательно выписывает темное, отчужденное лицо, сам он тоже темный и отчужденный.
Сняв картуз, он держит икону горизонтально,
смотрит вдоль письма, сбоку, прямо,
смотрит на шпонку в
доске, щуря глаза и мурлыча...
Гости просвирни только ахнули и не утерпели, чтобы не
посмотреть, чем окончится эта демонстрация. Выйдя вслед за Варнавой
на тихую улицу, они увидали, что учитель подвигался тихо, вразвал, и нес свою ношу осторожно, как будто это была не
доска, укладенная иссохшими костями, а драгоценный и хрупкий сосуд взрезь с краями полный еще более многоценною жидкостью; но сзади их вдруг послышался тихий, прерываемый одышкой плач, и за спинами у них появилась облитая слезами просвирня.
Захария
смотрел на это, цепенея, а утлые
доски кровати все тяжче гнулись и трещали под умирающим Ахиллой, и жутко дрожала стена, сквозь которую точно рвалась
на простор долго сжатая стихийная сила.
— Вчера у окна подсматривал, — рассказывала Вершина. — Забрался в сад, когда мы ужинали. Кадка под окном стояла, мы подставили под дождь, — целая натекла. Покрыта была
доской, воды не видно, он влез
на кадку да и
смотрит в окно. А у нас лампа горит, — он нас видит, а мы его не видим. Вдруг слышим шум. Испугались сначала, выбегаем. А это он провалился в воду. Однако вылез до нас, убежал весь мокрый, — по дорожке так мокрый след. Да мы и по спине узнали.
Эти трое — первейшие забавники
на базаре: они ловили собак, навязывали им
на хвосты разбитые железные вёдра и
смотрели, смеясь, как испуганное животное с громом и треском мечется по площади, лая и визжа. В сырые дни натирали
доски тротуара мылом, любуясь, как прохожий, ступив в натёртое место, скользил и падал; связывали узелки и тюрички, наполняя их всякою дрянью, бросали
на дорогу, — их веселило, когда кто-нибудь поднимал потерянную покупку и пачкал ею руки и одежду.
— Я сказал: феникс, и не отступаю от своего слова, — продолжал Бамбаев, ступай в Петербург, в — й корпус, и
посмотри на золотую
доску: чье там имя стоит первым? Ворошилова Семена Яковлевича! Но Губарев, Губарев, братцы мои!! Вот к кому бежать, бежать надо!
Место действительно было то самое, что условлено: та часть низенького, светившегося щелями забора, откуда в давние времена Саша
смотрел на дорогу и ловил неведомого, который проезжает. Уже серьезно забеспокоился Колесников, когда зашуршало за оградой и, царапнув сапогами мокрые
доски,
на верхушку взвалился Саша.
Между тем неразделимость угла
на три части сильно меня мучила, и, понаторевший во всяких вспомогательных математических линиях и подходах, я однажды пришел к убеждению, что задача мною разрешена. Надо было видеть изумленные глаза, с которыми добрый Гульч
смотрел на мой рисунок
на классной
доске.
Город имеет форму намогильного креста: в комле — женский монастырь и кладбище, вершину — Заречье — отрезала Путаница, па левом крыле — серая от старости тюрьма, а
на правом — ветхая усадьба господ Бубновых, большой, облупленный и оборванный дом: стропила па крыше его обнажены, точно ребра коня, задранного волками, окна забиты
досками, и сквозь щели их
смотрит изнутри дома тьма и пустота.
Перестилая постель, чтобы
посмотреть, нет ли надписей
на досках, я вывернул наверх лежавшую
на ней лепешку, набитую соломой, превратившейся отчасти в труху.
Я скинул с себя пальто и, подойдя к этому окну, облокотился
на стол, поднял лицо кверху и долго
смотрел на клочок неба, прорезанный четырехугольными силуэтами высоко поднявшихся
досок.
Вот длинная широкая белая зала. Здесь, должно быть, были когда-то приемы. И огромная свита во главе с самой императрицей в величавом гросфатере [Старинный танец, заимствованный у немцев.] проходила по этим самым
доскам, где проходим мы. В сгустившихся сумерках зимнего вечера тускло поблескивают золоченые рамы огромных портретов. Все цари и царицы. Все словно
смотрят на нас, исполненные недоуменья, откуда пришла эта веселая, жизнерадостная группа молодых людей в этот тихий, молчаливый приют.
Расчистив дорогу, Денисов остановился у входа
на мост. Небрежно сдерживая рвавшегося к своим и бившего ногой жеребца, он
смотрел на двигавшийся ему навстречу эскадрон. По
доскам моста раздались прозрачные звуки копыт, как будто скакало несколько лошадей, и эскадрон, с офицерами впереди, по четыре человека в ряд, растянулся по мосту и стал выходить
на ту сторону.